Неточные совпадения
В больнице, когда выносили
гроб, он взглянул на лицо Варвары, и теперь оно как бы плавало пред его глазами, серенькое, остроносое, с поджатыми губами, — они поджаты криво и оставляют открытой щелочку
в левой
стороне рта,
в щелочке торчит золотая коронка нижнего резца. Так Варвара кривила губы всегда во время ссор, вскрикивая...
«Кончилось», — подумал Самгин. Сняв очки и спрятав их
в карман, он перешел на другую
сторону улицы, где курчавый парень и Макаров, поставив Алину к стене, удерживали ее, а она отталкивала их.
В эту минуту Игнат, наклонясь, схватил
гроб за край, легко приподнял его и, поставив на попа, взвизгнул...
Я хотел было вскрыть один из
гробов, но
в это время
в стороне услышал голоса и пошел к ним навстречу. Через минуту из кустов вышли два удэгейца, только что прибывшие с реки Един.
Да,
в жизни есть пристрастие к возвращающемуся ритму, к повторению мотива; кто не знает, как старчество близко к детству? Вглядитесь, и вы увидите, что по обе
стороны полного разгара жизни, с ее венками из цветов и терний, с ее колыбелями и
гробами, часто повторяются эпохи, сходные
в главных чертах. Чего юность еще не имела, то уже утрачено; о чем юность мечтала, без личных видов, выходит светлее, спокойнее и также без личных видов из-за туч и зарева.
Потом Вихров через несколько минут осмелился взглянуть
в сторону могилы и увидел, что
гроб уж был вынут, и мужики несли его. Он пошел за ними. Маленький доктор, все время стоявший с сложенными по-наполеоновски руками на окраине могилы и любовавшийся окрестными видами, тоже последовал за ними.
Довольно, что все вообще признают целью приближение человека к некоторому образу совершенства, не говоря, есть ли то состояние первозданной славы и невинности, или преобразование по Христу, или тысячелетнее царствие, или глубоко-добродетельная, радостная мудрость,
в сем ли мире то совершится, или по ту
сторону гроба, но токмо каждый стремится к совершенству, как умеет, по любезнейшему образу своего воображения, и мудрейший не смеется ни над одним из них, хоть иногда и все заставляют его улыбаться, ибо
в мозгу человеческом ко всякому нечто примешивалось.
Скосив на нее черные глаза, Кострома рассказывает про охотника Калинина, седенького старичка с хитрыми глазами, человека дурной славы, знакомого всей слободе. Он недавно помер, но его не зарыли
в песке кладбища, а поставили
гроб поверх земли,
в стороне от других могил.
Гроб — черный, на высоких ножках, крышка его расписана белой краской, — изображены крест, копье, трость и две кости.
Схоронили её сегодня поутру; жалко было Шакира, шёл он за
гробом сзади и
в стороне, тёрся по заборам, как пёс, которого хозяин ударил да и прочь, а пёс — не знает, можно ли догнать, приласкаться, али нельзя. Нищие смотрят на него косо и подлости разные говорят, бесстыдно и зло. Ой, не люблю нищих, тираны они людям.
Когда
гроб зарыли, Семён Маклаков, виновато кланяясь, стал приглашать на поминки, глаза его бегали из
стороны в сторону, он бил себя картузом по бедру и внушал Кожемякину...
Шакир шагал
стороной, без шапки,
в тюбетейке одной, она взмокла, лоснилась под дождём, и по смуглому лицу татарина текли струи воды. Иногда он, подняв руки к лицу, наклонял голову, мокрые ладони блестели и дрожали; ничего не видя перед собою, Шакир оступался
в лужи, и это вызывало у людей, провожавших
гроб, неприятные усмешки. Кожемякин видел, что горожане смотрят на татарина косо, и слышал сзади себя осуждающее ворчание...
— Не вытерпела, как ни храбрилась! — произнес Миклаков, откидывая газету
в сторону и утирая небольшую слезинку, появившуюся на глазу его, и, обыкновенно не бывая ни на одних похоронах, на похороны к Елене он пошел и даже отправился провожать
гроб ее до кладбища пешком.
Небольшой, лёгкий
гроб несли тоже молодые ткачи; более солидные рабочие держались
в стороне; за
гробом шагала нахмурясь, но без слёз, Зинаида
в непристойно пёстрой кофте, рядом с нею широкоплечий, чисто одетый слесарь Седов,
в стороне тяжело мял песок Тихон Вялов. Ярко сияло солнце, мощно и согласно пели певчие, и был заметен
в этих похоронах странный недостаток печали.
— Слава-богу лег на пол спать с своей принцессой, да во сне под лавку и закатись, а тут проснулся, испить захотел, кругом темень, он рукой пошевелил — с одной
стороны стена, повел кверху — опять стена, на другую
сторону раскинул рукой — опять стена (
в крестьянах к лавкам этакие доски набивают с краю, для красы), вот ему и покажись, что он
в гробу и что его похоронили. Вот он и давай кричать… Ну, разутешили они нас тогда!
Иной раз так настращает, что все только и знают — крестятся да исподлобья на
стороны поглядывают; про девок и говорить нечего: мертвецы мертвецами сидят — хоть
в гроб клади!
Этот рассказ так расположил слушателей к лежавшей во
гробе бабушке, что многие попеременно вставали и подходили, чтобы посмотреть ей
в лицо. И как это было уже вечером, когда все сидевшие здесь сторонние люди удалялись, то вскоре остались только мы вдвоем — я и Лина. Но и нам пора было выйти к баронессе, и я встал и подошел ко
гробу старушки с одной
стороны, а Лина — с другой. Оба мы долго смотрели
в тихое лицо усопшей, потом оба разом взглянули друг на друга и оба враз произнесли...
Она стала почти на самой черте; но видно было, что не имела сил переступить ее, и вся посинела, как человек, уже несколько дней умерший. Хома не имел духа взглянуть на нее. Она была страшна. Она ударила зубами
в зубы и открыла мертвые глаза свои. Но, не видя ничего, с бешенством — что выразило ее задрожавшее лицо — обратилась
в другую
сторону и, распростерши руки, обхватывала ими каждый столп и угол, стараясь поймать Хому. Наконец остановилась, погрозив пальцем, и легла
в свой
гроб.
И когда наступила ночь, Егор Тимофеевич никак не мог уснуть: ворочался, кряхтел и наконец снова оделся и пошел поглядеть на покойника.
В длинном коридоре горела одна лампочка и было темновато, а
в комнате, где стоял
гроб, горели три толстые восковые свечи, и еще одна, четвертая, тоненькая, была прикреплена к псалтырю, который читала молоденькая монашенка. Было очень светло, пахло ладаном, и от вошедшего Егора Тимофеевича по дощатым стенам побежало
в разные
стороны несколько прозрачных, легких теней.
Бросила горшки свои Фекла; села на лавку и, ухватясь руками за колена, вся вытянулась вперед, зорко глядя на сыновей. И вдруг стала такая бледная, что краше во
гроб кладут. Чужим теплом Трифоновы дети не грелись, чужого куска не едали, родительского дома отродясь не покидали. И никогда у отца с матерью на мысли того не бывало, чтобы когда-нибудь их сыновьям довелось на чужой
стороне хлеб добывать. Горько бедной Фекле. Глядела, глядела старуха на своих соколиков и заревела
в источный голос.
— Заверещала, ничего нé видя! — крикнул он. — Не
в саван кутают, не во
гроб кладут… Дело хорошее — дальня
сторона уму-разуму учит… Опять же Алехе от хозяйских посылов отрекаться не стать… На край света пошлют, и туда поезжай.
— Смирится он!.. Как же! Растопырь карман-от! — с усмешкой ответил Василий Фадеев. — Не на таковского, брат, напали… Наш хозяин и
в малом потакать не любит, а тут шутка ль, что вы наделали?.. Бунт!.. Рукава засучивать на него начали, обстали со всех
сторон. Ведь мало бы еще, так вы бы его
в потасовку… Нечего тут и думать пустого — не смирится он с вами… Так доймет, что до
гроба жизни будете нонешний день поминать…
Вокруг
гроба пустое, свободное место: Глафира оглядывалась и увидала по ту
сторону гроба Горданова. Он как будто хотел ей что-то сказать глазами, как будто звал ее скорее подходить или, напротив, предостерегал не подходить вовсе — не разберешь. Меж тем мертвец ждал ее лежа с закрытым лицом и с отпущением
в связанных платком руках. Надо было идти, и Глафира сделала уже шаг, как вдруг ее обогнал пьяный Сид; он подскочил к покойнику со своими «расписками» и начал торопливо совать ему
в руки, приговаривая...
Горданов воспользовался этим моментом; он вскочил на ступень катафалка с тем, чтобы вынуть из рук мертвеца кощунственное отпущение Сида и тем облегчить прощание Глафире, которая
в эту же минуту поднялась на ступень с другой
стороны гроба. Но лишь только они выровнялись друг против друга, как платок, которым были связаны окоченевшие руки покойника, будучи раздерган Сидом, совсем развязался и мертвец пред глазами всех собравшихся
в церкви людей раскинул наотмашь руки…
Ее перенесли
в полдень
в последнюю палату, поставили на катафалк из белого глазета серебром и золотом вышитый белый
гроб с зажженными перед ним с трех
сторон свечами
в тяжелых подсвечниках, принесенных из церкви. Всю комнату убрали коврами и пальмами из квартиры начальницы, превратив угрюмую лазаретную палату
в зимний сад.
На все это глядел Палтусов и раза два подумал, что и его лет через тридцать будут хоронить с такой же некрасивой и нестройной церемонией, стоящей больших денег… Кисти
гроба болтались из
стороны в сторону. Иглистый дождь мочил парчу. Ветер развевал жирные волосы артельщиков
в длинных сибирках.
Между тем, на случай нечаянного отражения, он не замедлил присовокупить, что, для ускорения ее благополучия и его собственного спокойствия, согласие с его
стороны дано и что она омрачит последние дни его жизни, сведет его безвременно
в гроб, если откажется от счастья, которое так решительно ее преследовало.
— Нешто ей, подлой… Авось
в гробу перевернется… окаянная… — со злобой заметил Петр Андреевич, спокойно наблюдавший эту сцену и со своей
стороны,
в служебном усердии, плюнул на
гроб три раза.
Среди этого смятения выпрыгнул из
гроба один высокий мужик, разорвал на себе смертные оковы, побежал
в противную от селения
сторону, и, пока разоблачались братья его, спеленутые, подобно куклам, он успел скрыться из виду.
В этот же самый день,
в стороне от сельского кладбища, без церковного погребения был опущен
в могилу дощатый деревянный
гроб с прахом самоубийцы убивца князя Александра Павловича — Якова.
В часы прихода для поклонения у головы усопшего стояли по обеим
сторонам два генерал-адъютанта, у середины
гроба по два офицера гвардии и два флигель-адъютанта, несколько подалее по два офицера екатеринославского гренадерского полка, лейб-гвардии бомбардирской роты и кирасирского князя Потемкина полка, а у баллюстрады по два офицера того же полка
в супервестах.
В толпе движение. Некоторые потаенно уходят, не обмениваясь ни словом с остающимися, и уже свободнее становится
в потемневшей церкви. Только около черного
гроба безмолвно толкутся люди, крестятся, наклоняются к чему-то страшному, отвратительному и с страдальческими лицами отходят
в сторону. Прощается с покойником вдова. Она уже верит, что он мертв, и запах слышит, — но замкнуты для слез ее глаза, и нет голоса
в ее гортани. И дети смотрят на нее — три пары молчаливых глаз.